А.С.Стыкалин. «Наша критика не должна вылиться в крикливую перепалку».

«НАША КРИТИКА НЕ ДОЛЖНА ВЫЛИТЬСЯ В КРИКЛИВУЮ ПЕРЕПАЛКУ»
Югославский «ревизионизм» в советской прессе конца 1950-х

Процесс советско-югославского сближения, начавшийся после смерти Сталина [1], достиг своей кульминации в июне 1956 г., когда делегация Федеративной народной республики Югославии (ФНРЮ) и Союза коммунистов Югославии (СКЮ) во главе с И. Брозом Тито совершила более чем 20-дневную поездку по СССР, которая получила подробнейшее освещение в советской прессе [2]. Многотысячный митинг советско-югославской дружбы на стадионе «Динамо» 19 июня 1956 г. призван был символизировать полное преодоление взаимного недоверия. Важнейшим итогом этой поездки стало подписание межпартийной декларации [3]. Однако при всей серьёзности приготовлений и громкости пропагандистских фанфар сверхзадача переговоров так и не была решена, результатами июньского визита Тито в СССР в Кремле не были довольны.

Осознавая выгоду более тесного экономического сотрудничества с СССР, Югославия, в то же время, нисколько не хотела поступаться своим суверенитетом и продолжала дистанцироваться от советского лагеря, не проявив, в частности, никакого желания к вступлению в Организацию Варшавского договора (ОВД) и Совет экономической взаимопомощи (СЭВ). Подписанная межпартийная Декларация носила явно компромиссный характер со стороны КПСС: в ней ничего не говорилось ни о единстве двух партий, стоящих на общей идейной платформе, ни о принадлежности Югославии к социалистическому лагерю. Протоколы заседаний Президиума ЦК КПСС отражают разочарование советской стороны в итогах переговоров с югославами. При утверждении документа на Президиуме ЦК было принято решение «сказать югославским товарищам, что мы не удовлетворены текстом декларации, но спорить не будем» [4].

При этом, Москву весьма заботил вопрос о том, что лидеры братских партий стран «народной демократии» могут воспринять декларацию об отношениях между КПСС и СКЮ как свидетельство начавшегося принципиального пересмотра характера отношений между компартиями. Это заметил проницательный и хорошо информированный посол ФНРЮ в СССР В. Мичунович, сделавший соответствующую запись в дневнике. Чтобы в корне пресечь любую попытку в странах Восточной Европы извлечь нежелательные для Москвы выводы из опубликованного документа, представители КПСС, отметил он, на совещании руководителей стран советского блока (состоявшемся сразу после отъезда Тито из СССР) «ясно дали понять лидерам стран лагеря, что то, что они подписали с Тито, не имеет значения для политики СССР по отношению к государствам и коммунистическим партиям стран лагеря» [5].

Только польский и венгерский вызовы октября 1956 г. (неповиновение Москве обновлённого руководства Польской объединённой рабочей партии во главе с В.Гомулкой, а через считанные дни после этого венгерское восстание) заставили советских лидеров несколько по-иному взглянуть на методы сохранения единства социалистического лагеря, усомниться в эффективности прежней восточноевропейской политики СССР, при всей видимой всеохватности контроля над советской сферой влияния не способной, как это показали особенно венгерские события, обеспечить стабильность в регионе. На заседании Президиума ЦК КПСС от 30 октября 1956 г. при обсуждении текста Декларации об отношениях между социалистическими странами речь шла о том, что ход событий обнаружил кризис в отношениях СССР со странами «народной демократии», а также был поставлен вопрос о необходимости определённой корректировки концепции внутриблоковых отношений с учётом требований равноправия [6].

Это было в конце октября, но уже за четыре месяца до этого, сразу после отъезда Тито из СССР, положение дел в Польше и Венгрии (волнения в г. Познани 28 июня, размах оппозиционных критических выступлений на дискуссиях Кружка Петёфи в Будапеште) усилило не только озабоченность советских лидеров происходящим, но и раздражение по поводу претензий югославов на поиски своего пути к социализму, тем более, что на югославский опыт охотно ссылались активизировавшиеся оппоненты правящих режимов в странах Восточной Европы (отчасти, также и сторонники далеко идущих реформ в СССР) [7].

Эта озабоченность нашла отражение в закрытом письме лидерам компартий стран социалистического лагеря, а также Франции и Италии, от 13 июля, принятом на заседании Президиума ЦК КПСС. В письме было акцентировано внимание на разногласиях с СКЮ, чьё руководство отказалось заявить об идеологическом единстве с КПСС на основе марксизма-ленинизма и принадлежности Югославии к социалистическому лагерю. Были подвергнуты критике претензии югославов на слишком большую независимость во взаимоотношениях с другими коммунистическими и рабочими партиями, расцененные руководством КПСС как стремление «обеспечить себе роль посредника, возможность, по сути, самостоятельно вести переговоры со всеми партиями, свободно лавировать и добиваться определённого лидерства» [8]. «Кажется, они уже раскаялись, что подписали эту декларацию», — записал посол Мичунович 3 июля под впечатлением от только что опубликованного постановления ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий», воспринятого как определённый шаг назад в сравнении с решениями XX съезда КПСС, и от своих непосредственных контактов с кремлёвской элитой, с некоторой стыдливостью отзывавшейся о советско-югославской декларации [9].

За месяц до этого, в дни пребывания Тито в Москве, председатель Совета министров СССР Н.А.Булганин, дав 5 июня завтрак в Кремле в честь югославского лидера, поднял тост «За друга, за ленинца, за нашего боевого товарища!», и эта характеристика, опубликованная на следующий день в «Правде», была растиражирована в прессе всего мира. Между тем, всего через месяц, в свете новых событий в Восточной Европе, ее сочли несвоевременной. 29 июня Булганин был подвергнут критике на заседании Президиума ЦК КПСС («Преждевременно заявление т. Булганина. Назвал т. Тито ленинцем. Неосторожен – сказать об этом надо» [10]).

Заявление Булганина было названо преждевременным и в вышеупомянутом письме зарубежным компартиям от 13 июля. Позже, в условиях уже произошедшего заметного охлаждения советско-югославских отношений, Хрущёв на встрече с делегацией югославских журналистов в мае 1957 г. так объяснял свою позицию: «Булганин имел неосторожность и назвал Тито ленинцем. Вы судите о нас как хотите, но мы называем ленинцами тех людей, с которыми не имеем расхождений идеологического порядка, когда мы по вопросам политики имеем точку зрения, которая, мы считаем, основывается на ленинских позициях. Мы считали по целому ряду вопросов, по которым имели различные точки зрения, что Югославия ещё не встала на ленинские позиции, но мы считали, что вполне возможно развивать дружеские отношения. Потом уже сблизиться и потом найти полное единство взглядов. Это нормально. Булганина же мы покритиковали. А вы знаете, как мы критикуем? Если критикуем Тито и других, то Булганину попало больше, потому что он член Президиума. Мы ему сказали — почему ты так сказал? Мы смотрим так — у нас есть расхождения, пойдут ли у нас события так, что будут изживаться эти расхождения, а они могут и увеличиваться, а члены партии читают международную прессу, это понятно, коммунисты других стран также читают. И вот когда мы говорим "ленинец", а Ленин — это значит у нас полное единство взглядов, а вдруг не будет этого? Тогда что же, в дураках окажемся? Чтобы не получилось так, мы осудили Булганина, а когда мы давали информацию, мы написали. Английская контрразведка ознакомилась, или получила этот документ в Венгрии» [11].

В июле 1956 г. советское руководство было озабочено ситуацией в Венгрии, где активизировавшаяся внутрипартийная оппозиция усилила нажим на партийного лидера М.Ракоши, в конце концов смещённого. 12 июля при обсуждении на Президиуме ЦК КПСС положения в Венгрии был сделан акцент на подрывной деятельности империалистов, которые «ослабить хотят интернациональные связи под флагом самостоятельности пути», «хотят разобщить и поодиночке разбить» социалистические страны [12] . На первый план однозначно выходит лозунг единства социалистического лагеря, тогда как требования расширения самостоятельности в поисках путей к социализму признаются неактуальными. Эта позиция нашла отражение и в центральной партийной прессе тех дней, хотя критики особой линии СКЮ пока ещё избегали — слишком свеж у всех был в памяти торжественный приём, оказанный Тито в СССР [13] . Первое упоминание югославских реалий, подспудно содержавшее критику политики СКЮ, пришлось лишь на конец августа — «Правда» опубликовала (без особых комментариев) заметку о продолжающемся преследовании в Югославии коминформовцев [14] .

Таким образом, уже в июле 1956 г. руководство КПСС видело опасность формирования в лице титовской Югославии альтернативного идеологического центра в мировом коммунистическом движении, создающего реальную угрозу раскола в нём. Этому способствовала и сохранявшаяся независимая внешняя политика Югославии, последовательная в осуществлении линии на неприсоединение — встречаясь с деятелями стран «третьего мира», Тито неизменно выступал с критикой противостоящих друг другу военных блоков.

В Кремле, однако, ещё не потеряли терпение — слишком велико было стратегическое значение Югославии. Ради закрепления позиций СССР в Средиземноморье стоило поработать. Ещё более важно было продемонстрировать миру единство или близость позиций КПСС и СКЮ, а значит отсутствие югославской схизмы в международном коммунистическом движении. Попытки мягко «образумить» Тито были предприняты Хрущёвым в ходе их неформальных встреч на Адриатике и в Крыму в сентябре — начале октября 1956 г. ФНРЮ сравнили с солдатом, идущим «не в ногу» со всей ротой (т.е. содружеством стран, строящих социализм), просили воздержаться от проявления симпатий к оппозиционерам в странах Восточной Европы [15] и предпринять сближение с теми странами, в отношениях с которыми сохранялась напряжённость (с Венгрией, Болгарией, Албанией) [16] . Под давлением Москвы Тито принял у себя в Белграде нового лидера Венгерской партии трудящихся Э.Герё, однако возвращение венгерской делегации в Будапешт 23 октября совпало с началом мощного восстания, для подавления которого были приведены в действие советские войска, что лишь усилило ожесточённость повстанческого сопротивления.

Руководство СКЮ после нескольких дней ожиданий солидаризировалось с курсом нового венгерского правительства Имре Надя на расширение национального суверенитета, возложив главную вину за создавшееся положение на прежнее руководство, своей политикой подорвавшее веру многих трудящихся в перспективы социализма (что нанесло урон интересам сил социализма во всём мире). Поддержав И.Надя в его решимости опереться на возникшие в те дни рабочие советы, Тито в то же время довольно скептически отнёсся к идее восстановления многопартийности в Венгрии, поскольку речь могла в перспективе пойти об утрате коммунистами власти. Он выражал также озабоченность в связи с угрозой анархии и возможными выступлениями реакции, причём по мере развития событий его обеспокоенность только усиливалась. К границе с Венгрией были подтянуты югославские войска. В ночь со 2 на 3 ноября на о. Бриони в Адриатике Тито принял Н.С.Хрущёва и Г.М.Маленкова и дал, как известно, согласие на советскую военную акцию,призванную привести к власти в Венгрии более надёжное правительство (предложенная югославами кандидатура Я.Кадара как главы этого правительства не вызвала возражений советской стороны). Тито также выразил готовность, связавшись с Надем, склонить его подать в отставку, что облегчило бы реализацию советских силовых планов, к этому времени уже единственно способных, по его мнению, спасти «завоевания социализма» в Венгрии [17] .

Как известно, после октябрьских–ноябрьских событий в Венгрии произошло заметное ухудшение советско-югославских отношений. Все началось с того, что на рассвете 4 ноября, с началом решающей советской военной акции, действующий премьер-министр Имре Надь, осудив перед всем миром эту акцию в своём выступлении по радио, укрылся затем в югославском посольстве. В Москве это восприняли как явное нарушение брионской договоренности. Ведь на Бриони, где Н.С.Хрущев и Г.М.Маленков всю ночь напролёт обсуждали с И. Броз Тито, Э.Карделем и А.Ранковичем пути решения венгерского вопроса, речь шла о возможном содействии Белграда в нейтрализации неугодного руководству СССР правительства. Лидеры Югославии, имевшие влияние на венгерских коммунистов-реформаторов из команды И.Надя, фактически, по согласованию с Москвой, взялись за то, чтобы уговорить их добровольно самоустраниться, уступив место у руля другому правительству, способному железной рукой пресечь анархию и навести порядок. Об укрытии же в югославском посольстве политиков, перед этим выступивших с антисоветскими заявлениями, отнюдь не договаривались.

Проходит неделя, и 11 ноября Тито на партактиве в хорватском городе Пуле решил сыграть на опережение, информировав публику о секретной брионской встрече, не дожидаясь, когда весь мир узнает о советско-югославской договорённости по свержению венгерского правительства из уст лидеров КПСС (это нанесло бы слишком сильный удар по репутации Югославии как нейтрального, внеблокового государства). Между тем, несогласованная утечка информации была воспринята в Москве как грубое нарушение устоявшейся в мировом коммунистическом движении этики межпартийных взаимоотношений. Но мало того, выступая в Пуле, Тито, к острому раздражению Москвы, назвал венгерский кризис в определённой мере следствием советской политики (неравноправные отношения в социалистическом лагере не могли не вызвать антисоветских настроений). Использование советских войск для подавления демонстрации 23 октября он счёл грубой ошибкой. С другой стороны, Тито осудил И.Надя за уступки реакции и выразил готовность поддержать новое правительство Я.Кадара, сформированное в СССР, — ведь надо было не только отмежеваться от СССР для сохранения своего лица в глазах международного общественного мнения, но и каким-то образом оправдать собственное согласие с интервенцией.

Речь Тито уже не могла не остаться без отклика официальной Москвы. «Правда» 19 ноября опубликовала обзор её основных положений, а 23 ноября выступила с острой критической статьёй [18] . В связи с венгерскими событиями Москва обвиняла Белград в нарушении договорённостей, в умышленном создании затруднений правительству Кадара, в неспособности отмежеваться от попыток реакции использовать югославский пример и опыт в интересах борьбы против социализма. При этом, советская публика долгое время так и не была информирована о пребывании Имре Надя и его соратников в югославском посольстве в Будапеште, «Правда» об этом вскользь сообщила только в 20-х числах ноября, когда после выхода из посольства они были задержаны советскими спецслужбами и депортированы в Румынию, вопреки их воле и возражениям югославской стороны, отмежевавшейся от незаконной акции.

Прошёл почти месяц после известной речи Тито в Пуле, и 7 ноября второе лицо в СКЮ и его главный идеолог Э.Кардель, выступая в Союзной скупщине ФНРЮ, раскритиковал бюрократический социализм советского образца, противопоставив ему венгерские рабочие советы [19] . Тогдашний посол Югославии в СССР В.Мичунович позже вспоминал, что никогда не видел Хрущёва столь же взбешённым, как в ходе встречи, состоявшейся в тот декабрьский день 1956 г., когда ему принесли информацию о программной речи Карделя, к тому же распространённой югославской делегацией в ООН [20] . Через считанные дни, на декабрьском пленуме ЦК КПСС, советский лидер дал волю эмоциям: «Тито болтает всякие глупости о новых путях какого-то югославского строительства социализма, а этот путь мы знаем что такое: получать подачки за то, что прислуживаться перед американскими империалистами. Конечно, тут большого ума не требуется для строительства такого югославского социализма, а нам, рабочему классу Советского Союза под руководством Ленина, пришлось самим первым пробивать дорогу и строить своё государство, накапливать средства, строить свои заводы, свою индустрию, и это действительно достойно подражания для других стран рабочего класса, что Советский Союз, более отсталая по сравнению с другими, западными государствами страна, первый завоевал власть рабочего класса и первый создал самую могущественную индустриальную страну из отсталой и настолько поднял промышленность, культуру своего народа, что разбил самого мощного врага во вторую мировую войну, и в результате нашей победы живёт сейчас и учит югославскому социализму сам Тито, потому что если бы не было нашей победы, то его бы [войск] не хватило позавтракать гитлеровской армии» [21] .

Между КПСС и СКЮ развернулась острая полемика в закрытой переписке [22] , дискуссия перекинулась и в прессу. В отличие от привычной пропагандистской практики, в соответствии с которой позиции оппонентов КПСС в лучшем случае излагались в пересказе, текст выступления Карделя был опубликован в журнале «Коммунист» [23] в сопровождении статьи одного из наиболее либеральных идеологов КПСС, главного редактора этого журнала специалиста по политэкономии, а в будущем академика А.М.Румянцева. Статья имела характерное название: «Социалистическая действительность и "теории" тов. Карделя» [24] .

Критика в прессе была значительно сдержаннее некоторых закрытых, главным образом рассчитанных на внутрипартийную аудиторию заявлений. Ясно одно: в Москве ни в коей мере не хотели создавать видимости возвращения к ситуации 1948 — 1949 гг., когда динамика советско-югославского конфликта набрала такие обороты, что Тито и окружение, обвинявшиеся поначалу в ревизионизме и национализме, после процесса по делу Ласло Райка (Венгрия, сентябрь 1949 г.) были публично объявлены шпионами и убийцами, и в соответствии с этой установкой работал вплоть до самой смерти Сталина весь пропагандистский механизм стран советского лагеря. В закрытой межпартийной переписке и беседах с советским послом в Белграде Н.П.Фирюбиным югославские лидеры, рассчитывавшие на продолжение выгодного для них экономического сотрудничества и, конечно, не желавшие вновь оказаться в положении изгоев в мировом коммунистическом движении, получали заверения в том, что возврат к прошлому невозможен, — с советской стороны будут приложены усилия для устранения возникших наслоений, но только не за счёт «принципиальных идеологических уступок». Та же установка была изложена в ряде писем руководителям «братских партий»: давая отпор «неверным утверждениям» югославов, КПСС считает, однако, необходимым держаться в полемике спокойного тона, не обостряя отношений по государственной линии и продолжая поддерживать контакт по партийной линии [25] .

С югославской стороны, однако, существовали реальные опасения возвращения к ситуации 1948 г. Пригласив 27 января 1957 г. Н.П.Фирюбина на охоту, Тито много говорил о том, что он «очень обеспокоен нашими теперешними отношениями» и много думает над тем, «каким образом поправить и развивать дальше добрые отношения между обеими партиями и нашими государствами» [26] . Обеспокоенность возросла после того, как в конце марта советский премьер Н.А.Булганин на митинге советско-венгерской дружбы публично заговорил о причастности югославов к идейной подготовке венгерской «контрреволюции» и это нашло отражение на страницах «Правды» [27] и могло быть истолковано во всём мире как начало новой массированной пропагандистской кампании антиюгославской направленности. Эти ожидания не оправдались, напротив, в апрельских публикациях «Правды», освещавших приезд в СССР партийно-правительственной делегации Албании, и в том числе в двустороннем коммюнике по итогам переговоров [28] , подчёркивалась необходимость нормальных межгосударственных отношений и сотрудничества СССР и стран народной демократии с Югославией.

Вместе с тем, в Венгрии в это время уже начали готовить судебный процесс по делу Имре Надя, который позже, в июне 1958 г., был обвинён в пособничестве контрреволюции, причастности к антигосударственному заговору и казнён. В Белграде очень боялись, что суд над И.Надем сыграет такую же роль, какую сыграл в 1949 г. судебный процесс по делу другого венгерского коммунистического политика, Ласло Райка, — антиюгославская кампания, инициированная Сталиным в 1948 г., после сфабрикованного дела Райка взошла, как уже отмечалось, на новый виток. «Представители югославского посольства в Будапеште при каждой беседе с венгерскими товарищами пытаются подчеркнуть ненужность организации процесса над Имре Надем», — доносил 21 июня в Москву из Будапешта дипломат В.А.Крючков, будущий председатель КГБ [29] . Обозначившаяся в этих условиях склонность Белграда к далеко идущим уступкам не укрылась от венгерского лидера Я.Кадара, говорившего 6 июня новому советскому послу в Венгрии Е.И.Громову (сменившему незадолго до этого Ю.В.Андропова) о том, что югославы в последнее время предпринимают очевидные попытки улучшить отношения с СССР и его союзниками.

Посол, следуя сохранявшейся линии центра на укрепление единства мирового коммунистического движения (а в это время уже была начата работа по подготовке широкого совещания компартий, первого после XX съезда КПСС), в ответ заметил, что если эти попытки являются искренними, надо предпринять встречные шаги, не идя вместе с тем на идеологические компромиссы [30] . Зная о большом международном авторитете маршала Тито (в том числе и в формирующемся движении неприсоединения) и о популярности югославской модели социализма среди коммунистов-реформаторов всего мира, отлучать СКЮ от мирового коммунистического движения в Москве сочли нецелесообразным, ибо югославская схизма угрожала более широким расколом в лагере борцов за коммунизм.

Кампания в советской прессе с критикой югославского ревизионизма так и не была в это время, вопреки некоторым ожиданиям, инициирована. Более того, в Москве возобладала точка зрения о необходимости дополнительных усилий в целях улучшения советско-югославских отношений. В повестку дня заседания Президиума ЦК КПСС от 31 мая был внесён пункт «О Югославии». Решено было «проявить инициативу по вопросу созыва совещания руководителей партий социалистических стран» с участием Югославии [31] . Был утверждён текст соответствующего письма для ЦК СКЮ [32] . 3 июня посол СССР Н.П.Фирюбин был принят Тито, который заверил его, что ЦК СКЮ будет, со своей стороны, укреплять и развивать советско-югославские отношения, заметив одновременно, что перед совещанием братских партий было бы целесообразно провести двустороннюю встречу делегаций КПСС и СКЮ для взаимного прояснения позиций [33] .

Провал антихрущевского путча в июне 1957 г. привёл к удалению из партийного руководства В.М.Молотова (всегда скептически относившегося к перспективам советско-югославского сближения), что, вне всякого сомнения, благоприятно повлияло на готовность лидеров СКЮ активизировать контакты с КПСС. В июле 1957 г. в СССР по приглашению Хрущёва отдыхали наиболее влиятельные соратники Тито — Э.Кардель и А.Ранкович. 18 июля они были приняты Н.С.Хрущёвым [34] . Первая же после брионских переговоров начала ноября 1956 г. встреча Хрущёва и Тито состоялась 1 — 2 августа 1957 г. на нейтральной территории — в Румынии. Был обсуждён широкий круг проблем, предприняты небезуспешные попытки сблизить позиции по спорным вопросам (суть событий в Венгрии, проблема рабочих советов и т.д.), выражена решимость и дальше работать над устранением препятствий, затрудняющих развитие двусторонних отношений. Москва заверила Белград в отсутствии намерений использовать дело И.Надя для раздувания антиюгославской пропагандистской кампании (а несколько позже настояла на том, чтобы венгерское руководство не проводило судебный процесс до предполагаемого совещания компартий с участием югославов и вообще не выпячивало антиюгославских обвинений) [35] .

Руководство СКЮ, в принципе, выразило готовность принять участие в планируемом совещании компартий социалистических стран — приглашение придавало уверенности в том, что повторения ситуации 1948 — 1949 гг., т.е. разрыва с советским лагерем и шумной антиюгославской кампании в прессе, не будет. Тем не менее, ознакомившись с проектом декларации предстоящего совещания, югославы дали знать приехавшим в Белград советским эмиссарам Ю.В.Андропову и Б.Н.Пономареву, что его не подпишут [36] . Деятелям СКЮ особенно не понравился в представленном Москвой проекте декларации тезис о борьбе с ревизионизмом. Небезосновательно спроецировав его на свою партию, Кардель заметил, что подписание СКЮ документа подобного содержания может создать впечатление, что югославские коммунисты, неоднократно обвинявшиеся в ревизионизме (не только при Сталине, но и позже, в том числе в связи с позицией, занятой в отношении венгерских событий), признают свои мнимые ошибки, выступают с самокритикой. В действительности же они отнюдь не считают звучавшую критику справедливой и не собираются сдавать своих позиций. Вообще публикация декларации, указывающей на существование социалистического лагеря, по мнению лидеров СКЮ, заставит многих подумать о возрождении распущенного в апреле 1956 г. Коминформа (теперь уже с участием югославов), что неизбежно обострит разногласия в рядах коммунистов разных стран и вызовет негативную реакцию в мире. С другой стороны, жёсткость некоторых положений декларации (там, где дело касалось, в частности, критики американского империализма), по мнению югославских деятелей, может только сыграть на руку реакционным кругам на Западе, которые, ссылаясь на коммунистическую угрозу, развяжут массированную пропагандистскую атаку на социалистические страны.

Не желая связывать себя подписанием жёстких заявлений от имени социалистического блока, югославы, вместе с тем, совсем не хотели снова оказаться в положении изгоев в коммунистическом движении. Они высказались за многообразие форм контактов между компартиями, проведение совещаний и дали принципиальное согласие приехать в Москву в дни празднования 40-летнего юбилея октябрьской революции для участия не только в юбилейных торжествах, но и во встречах с представителями братских партий всего мира. В Москве Хрущёв пытался оказать давление на югославскую делегацию во главе Карделем, заставив-таки ее подписать Декларацию совещания компартий социалистических стран, но безуспешно. Не подписав Декларации, довольно жёсткой по своим формулировкам, принятой под давлением китайской компартии, югославы, в то же время, подписали другой программный документ мирового коммунистического движения — Манифест мира, опубликованный от имени представителей всех 68 приехавших на торжества в Москву компартий.

Хотя попытка Москвы заставить Белград играть по своим правилам снова закончилась полным фиаско, руководство КПСС и на этот раз воздержалось от того, чтобы встать на путь конфронтации с СКЮ и инициировать массированную проработку югославов в прессе. Вплоть до мая 1958 г. «Правда» фактически воздерживалась от публикации статей с критикой югославского «ревизионизма». В условиях постепенно назревавших советско-китайских разногласий, борьбы двух коммунистических держав за влияние, важно было блюсти хотя бы видимость сохранения единства коммунистического движения.

Публичная критика ревизионизма СКЮ развернулась лишь через несколько месяцев после московских совещаний, после принятия на VII съезде СКЮ в апреле 1958 г. новой Программы партии, признанной в Москве как ревизионистская (заявленный тезис о неприятии блоковой политики давал повод для обвинений югославов в постановке на одну доску НАТО и ОВД, фактическом проведении знака равенства между политикой СССР и США). Теперь установки меняются. Зная о крайне негативном отношении лидеров китайской компартии к новой программе СКЮ, руководители СССР решили принести югославов в жертву сохранению советско-китайской дружбы. С публикации «Правдой» 9 мая большой редакционной статьи с критикой программы СКЮ [37] набирает силу антиревизионистская кампания ярко выраженной антиюгославской направленности. Она не ограничивалась советской прессой, велась в масштабах всего социалистического лагеря [38] .

Однако и в это время сохранилась установка «и в дальнейшем поддерживать нормальные отношения с Югославией, прежде всего по государственной линии, а не вести дело на разрыв с ней», что нашло отражение в материалах майского пленума 1958 г. и решениях Президиума ЦК КПСС, принятых в те же недели. Наша критика, отмечалось в вышепроцитированном установочном документе, «не должна вылиться в крикливую перепалку; не следует размениваться на мелочи, задевать национальные чувства югославов. Критика должна быть принципиальной, аргументированной и вестись в спокойном тоне, не впадая в крайности 1949 — 1953 гг.» [39] .

В Кремле и на Старой площади извлекли уроки из прошлого, по пути сталинских агиткампаний принципиально решено было не идти, это было бы в ущерб влиянию КПСС, учитывая, что несправедливая и грубая критика не казалась многим в мире убедительной, а скорее приносила обратный эффект — лишь способствовала повышению авторитета югославских коммунистов как носителей антисталинской альтернативы в мировом коммунистическом движении [40] . С другой стороны, Югославию решили проучить, прибегнув к методам экономического давления. Речь идёт об одностороннем пересмотре планов экономического сотрудничества и отсрочке в предоставлении обещанных Советским Союзом Югославии кредитов.

В дальнейшем критика югославского ревизионизма в советской печати явно идёт на спад. Как отмечалось в документе ЦК КПСС, относящемся к апрелю 1959 г., «нет необходимости уделять в нашей печати много внимания политике руководства Югославии. Больше того, повышенное внимание к Югославии отвечало бы интересам югославских руководителей, желающих, чтобы о их политике и идеологии много писали, чтобы их политика занимала всё более видное место, что не отвечает ни удельному весу Югославии на международной арене, ни влиянию югославских руководителей в международном рабочем и коммунистическом движении» [41] .

Тем не менее, дежурная критика югославского «ревизионизма», иногда довольно резкая, звучала в выступлениях Хрущёва и других советских лидеров, в том числе на съездах зарубежных компартий. Эта критика в значительной мере была данью компромиссу между КПСС и КПК. В ноябре 1960 г. КПСС согласилась на включение довольно резкого выпада в адрес СКЮ в итоговый документ следующего большого совещания компартий [42] . Эту цену опять-таки решено было заплатить ради сохранения хоть на короткое время дававшего трещину союза КПСС с китайской компартией. Однако принесение югославов «в жертву» единству с КПК оказалось на этот раз совсем не эффективным: достигнутая на совещании 1960 г. компромиссная платформа между двумя великими коммунистическими державами смогла лишь на считанные месяцы отсрочить открытый конфликт между КПСС и КПК.

На конъюнктурный характер критики указывает продолжавшееся сотрудничество между КПСС и СКЮ на международной арене. 17 февраля 1961 г. на Президиуме ЦК КПСС были утверждены указания послу СССР в ФНРЮ для беседы с Тито в связи с предстоящим возобновлением работы XV сессии Генассамблеи ООН. Послу было поручено изложить югославскому лидеру суть линии СССР по некоторым важным проблемам международных отношений. При этом посол должен был исходить из того, что «позиции Югославии и Советского Союза по многим международным вопросам в основном совпадают и что полезно было бы и впредь по вопросам, представляющим взаимный интерес, консультироваться» [43] .

Решительный сдвиг в советско-югославских отношениях относится к маю 1962 г. Зная, что подходит срок, когда Москва, в соответствии со своими прежними декларациями, должна вернуться к вопросу о предоставлении Югославии обещанного ещё в 1956 г. кредита, Тито 6 мая, выступая на партактиве в Сплите, однозначно заявил о готовности СКЮ встать на сторону КПСС в углубляющемся конфликте между КПСС и КПК. Всего через 10 дней, 16 мая, Хрущёв, находившийся с визитом в Болгарии, в своей речи отметил, что сейчас у СССР сложились с Югославией «нормальные, более того, хорошие отношения» [44] . В итоговой советско-болгарской декларации от 21 мая критика ревизионизма, вопреки уже сложившейся в последние годы практике, обошлась без упоминания югославов. Впрочем, в установочных статьях идеологов КПСС, опубликованных в «Правде», критика Программы СКЮ как образца современного ревизионизма и после этого продолжала звучать [45] .

Как бы то ни было, новая ситуация, сложившаяся в мировом коммунистическом движении, теперь работала на советско-югославское сближение. Публично заявленная Тито в мае 1962 г. готовность (при всех разногласиях с КПСС) однозначно поддержать её в идеологических спорах с китайской компартией дала довольно мощный толчок новому подъёму в советско-югославских отношениях. Причём в условиях глубокого раскола между СССР и КНР в Москве смирились наконец (зная о крайне негативном в то время отношении Пекина к белградским «ревизионистам») с особым статусом Югославии среди социалистических стран и в общем приостановили все заведомо бесплодные попытки вовлечь нейтральное социалистическое государство, заинтересованное, прежде всего, в тесном экономическом сотрудничестве с СССР, в советский блок.

Записи заседаний Президиума ЦК КПСС отражают стремление лидеров КПСС, не отрицая существующих разногласий с руководством СКЮ, вместе с тем, защитить югославскую сторону от китайских нападок [46] . 10 февраля 1963 г. в открытой дискуссии с идеологами КПК «Правда» отмечала, что в СКЮ и ФНРЮ «происходят положительные процессы в сторону сближения с социалистическим содружеством, с мировым коммунистическим движением». Новая советская концепция, сформулированная в ходе обсуждения на Президиуме ЦК КПСС содержания полемической статьи «Правды», заключалась в следующем: спорные вопросы между КПСС и СКЮ остаются, но своей товарищеской критикой «мы должны содействовать процессу освобождения [югославов] от ошибочных позиций, помогать изживать недостатки» [47].

Начало возымело продолжение. Посетив 20 августа — 3 сентября 1963 г. Югославию, Хрущёв, хотя и не скрывал своей неудовлетворенности в связи с упорным нежеланием правительства этой страны синхронизировать свою внешнюю политику с линией советского блока [48] , вместе с тем, по некоторым сведениям, настолько увлёкся моделью «самоуправления», что после возвращения домой распорядился всерьёз заняться изучением югославского опыта в целях внедрения элементов самоуправления на советских предприятиях. Правда, отвечавший за связи с соцстранами секретарь ЦК КПСС Ю.В.Андропов, всегда скептически относившийся к югославской модели, не торопился выполнять это поручение. С отставкой Хрущёва в октябре 1964 г. оно отпало само собой [49] .

В дальнейшем советско-югославские отношения в целом отличались относительной стабильностью и устойчивостью при сохранении некоторой дистанции Социалистической федеративной республики Югославии (СФРЮ) от социалистического лагеря и признании со стороны КПСС права Югославии на свой путь к социализму как порождение конкретных и неповторимых специфических условий (серьёзный кризис двусторонних отношений в августе 1968 г., когда Югославия не поддержала силовую акцию в отношении Чехословакии, был преодолён совместными усилиями).

Едемский А.Б.

Стыкалин А.С.

Mićunović V.