В.Л.МАЛЬКОВ

ТАК МЫСЛИМА ЛИ ИСТОРИЯ ОДНОЙ СТРАНЫ?

После вполне объяснимой и оправданной самокритики, сопровождаемой разбродом, импровизациями и откровенной отсебятиной в отечественной теории и истории международных отношений новейшего времени, по-видимому, настало время обратить внимание на соотношение логического и исторического в реконструкции ключевых моментов, относящихся к данной исключительно важной области истории современности. Мне кажется, что воображение многих наших отечественных историков и публицистов оказалось в плену некоей умозрительной, романтически виртуальной, вневременной идеи-фантома. Согласно мироощущению её сторонников, развитие межгосударственных отношений в XX веке проходило в целом в виде гармонично развивающегося линейного процесса, из которого неожиданно и трагически выламывалась Россия с её судьбой, названной А.Ципко «русским Апокалипсисом». М.Я.Гефтер в последнем, посмертно напечатанном в «Литературной газете» интервью, в полемике с заочными оппонентами тонко подметил ошибочность такого отграничения и противопоставления (в сущности продиктованного всенаучными интересами) одной страны-мутанта мировому процессу. Он говорил: «Вот мы зовём друг друга: давайте, друзья, овладеем общечеловеческими ценностями и войдём в этот мир, но при этом многие забывают о сугубой неоднозначности этого мира. Я бы сказал — о трагической неоднозначности, потому что, чем более мир связан, скован этой всякого рода взаимозависимостью — от сверхзвукового лайнера до ядерной бомбы, — тем резче выступают несовпадения ритмов, образов жизни, способов жить и т.д. Причём эти несовпадения вовсе не составляют, если вдуматься, минусовой стороны человеческого существования, наоборот — это непочатый плюс, ещё не использованный источник. Ибо развитие в настоящем смысле, какой бы сферы мы не коснулись, всё-таки движется различиями, а не сведением к общему знаменателю, где оно может застыть. "Остановись, мгновенье" — совсем не окрыляющая фраза»¹.

Эти мысли сильно перекликаются с давно поставленным и даже частично решённым вопросом (увы, разработка его оказалась затруднена отчасти в силу чисто административных усилий «руководящих инстанций», а отчасти по причине поглощённости супердержавным гипнозом, сковавшим исследовательскую мысль в понимании того, какое место занимает каждая страна — большая или малая — в человечестве) о том, историк обязан максимально раздвинуть поле своего обзора, не «застревать» на ближайших звеньях системы, а идти к самым удалённым с лагом в два — три поколения. Это не делает жизнь спокойной, но только тогда удаётся воссоздать истинные пропорции и смысл эпохи, происходящего вчера и сегодня в контексте глобальных процессов, когда мыслимая модель учитывает по максимому взаимосвязи избранного объекта изучения (в данном случае — внешняя политика и дипломатия той или иной отдельно взятой страны) с лежащей за его пределами исторической средой, и той, что по соседству, и той, что проявляет себя в геополитических трендах (тенденциях), неуловимых для «невооружённого глаза», но в рамках больших временных периодов, играющих доминантную роль.

Возможно, именно здесь и кроется природа тайн происхождения войн XX столетия (и войн вообще), фантастических дипломатических провалов гениальных политиков, часто необъяснимые повороты в межгосударственных отношениях, приписываемые либо недоразумению, либо злому умыслу отдельных деятелей, либо их внезапному прозрению или воодушевлению великим замыслом. А в этом случае историк сотни раз столкнётся с «несовпадениями» и неоднозначностью, о которых говорил Гефтер, и они не будут казаться ему проклятием только одного какого-нибудь «избранного» народа. Историк, отдающий себе отчёт, что его поисковым возможностям и жизненным ресурсам эти тренды по большей части неподвластны, должен признать условность, релевантность (по крайней мере, небезоговорочность) своих оценочных суждений и в отношении длинных периодов во взаимосвязях между народами и государствами, да и в отношении национальной истории отдельных стран. Следовало бы прислушаться к совету М.А.Барга отказаться от риторической аргументации и, как он писал, «осознать то обстоятельство, что история имеет в первую очередь теоретическое значение»². Увы, полезные советы по большей части остаются невостребованными.

Приведу лишь один пример попытки взять «пробел в понимании» лихим кавалерийским наскоком, без желания вникнуть в характер произошедшего в XX веке культурного надлома, повинуясь которому, великие державы выстраивали свою политику применительно к долговременным блоковым интересам и целям, что стало непосредственной причиной двух мировых и «холодной» войны. В книге «Первые заморозки. Советско-американские отношения в 1945 — 1950 гг.» (М., 1995) её авторы В.Батюк и Д.Евстафьев пишут: «Таким образом, после 1949 г. американская дипломатия столкнулась с ситуацией, когда у Вашингтона фактически не было политики по отношению к Советскому Союзу. И страх американцев перед русским медведем в начале 50-х годов как раз и объяснялся, на наш вгляд, тем, что американская правящая элита с ужасом ощутила в тот период отсутствие каких бы то ни было рычагов влияния на Москву. Результатом стало принятие в 1950 г. пресловутой директивы СНБ-68, основные положения которой на долгие годы стали определять политику США в отношении СССР. Следуя этой директиве, американские деятели при выработке своей политики в отношении Москвы стали исходить не из намерений советской стороны (каковые намерения были объявлены изначально враждебными), а из её возможностей, рассчитанных к тому же понаихудшему варианту» (с. 49 — 50).«Нет политики», «страх перед медведем», «ужас от отсутствия рычагов влияния» — и это после создания Соединёнными Штатами уже у 1948 г. уникального (наступательного) ракетно-ядерного потенциала, провозглашения «доктрины сдерживания», «доктрины Трумэна» и «плана Маршалла», создания организации Североатлантического пакта (НАТО) и формирования основных региональных военных блоков, которые по всему периметру границ СССР создали мощные контрфорсы.

Хорошо тому, кому всё ясно: «То, что "холодную войну" начал И.В.Сталин, бесспорно», — пишут наши авторы (с. 171), ни в чём не сомневающиеся и уж конечно не желающие "поставить себя под вопрос" (как говорил З.Мамардашвили). Здесь и не пахнет представлением «о сугубой неоднозначности мира». Оценка дана даже без выснения (элементарного) причинно-следственного, а тем более синхронистического ряда (который Б.Ф.Поршнев давно предлагал считать «всемирно-историческим методом»), т.е. без рассмотрения судеб народов и стран в их одновременной связи. Причём речь должна идти не о простой интерференции (наложении) различных независимых единиц — отношений, событий, конфликтов и т.д., а о сложном диалектическом взаимодействии-переплетении, из которого создаётся особый внутренний и внешний мир народа и страны, существующих в географических, государственных или этнолингвистических границах. Во все эпохи, говорил Б.Ф.Поршнев, царил цепной вид всемирности, а его индикатором были войны, как «горячие», так и «холодные». Следует ли в этой связи подходить к их происхождению или итогам с мерками, применимыми разве что для обмера изолированных штучных объектов? Ведь справедливо говорят, что Соединённые Штаты, например, подталкивались «в спину» к усилению напряжённости с СССР своими союзниками и клиентами (Англией, Францией, Италией), боявшимися прихода к власти коммунистов.Вспомним Аденауэра.То же самое можно сказать и о СССР. Вспомним Китай, КНДР, Египет, Кубу и т.д. Вывод: даже внешняя политика сверхдержав формировалась, так сказать, коллективно, образно говоря, Белым домом и Кремлём плюс руками тех, кто был связан с ними прямо и опосредованно и, будучи целиком зависим от них, делал державы-сюзерены зависимыми от длинного ряда «посторонних» причин и обстоятельств.

Я бы хотел напомнить рассуждения Б.Ф.Поршнева и о синхрониии и диахронии, и об аналогии истории международных отношений с шахматной партией. Совершенно по-разному смотрят за партией наблюдатель, следивший за ней с первых ходов, и тот, кто пришёл взглянуть на состояние игры в критический момент. Последний может быть ошеломлён расстановкой фигур, первый подготовлен к ней логикой развития партии. Хотелось бы здесь подчеркнуть, возвращаясь к этому примеру, что в каждый отдельный момент каждая фигура имеет свою значимость, однако все они находятся в системе равновесия или неравновесия, и стоит только одной фигуре переместиться, как предшествующая ситуация в чём-то, где-то и как-то измениться. Историк, объясняющий перепитии внешней политики, должен досконально разбираться в этой динамике. Как бы продолжая «шахматный этюд», предложенный Б.Ф.Поршневым, Л.Н.Гумилёв говорил в этой связи: «Прежде всего за основу следует брать не публикации источников, а канву событий, отслоенных и очищенных от первичного изложения. Только тогда становится ясна соразмерность фактов, когда они сведены в причинно-следственный ряд в одном масштабе. При этом также исключается тенденциозность источника или его малая осведомлённость»³.

Научную обоснованность вывода Л.Н.Гумилёва, предупреждавшего от дискредитирующих историческую науку измышлений вокруг волюнтаристски подобранных фактов, подтвердил уже в наши дни известный германский историк Г.-А.Якобсен, чётко показавший полнейшую несостоятельность попыток так называемых ревизионистов рассматривать вопросы советско-германских отношений накануне 22 июня 1941 года вне основной «канвы событий»⁴.