В.А.ТИШКОВ

ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

(Выступление на международном круглом столе «История, историки и власть». Москва, 2 февраля 2010 г.)

Сегодня историческая тематика вышла на передний край общественно-политической жизни. Это не может не радовать профессиональных историков и одновременно вызывать озабоченность за состояние науки и профессии. При определённых условиях наши общие усилия должны дать позитивные результаты. Одним из таких условий является поддержка академической свободы и гражданской ответственности. Несмотря на жестокие деформации прошлых режимов и на драматическую судьбу учёных-историков, российская историческая наука сегодня представляет собой одну из авторитетных национальных школ в мировой исторической науке. Могу это засвидетельствовать как участник почти всех международных конгрессов историков после 1970 года. Хочется, чтобы эти стандарты были приумножены нынешним поколением опять же при условии, что старшее поколение не будет «заедать век» молодых и предоставит им возможность для роста и самовыражения. Но и молодое поколение не должно ограничиваться подходом tabula rasa и учитывать опыт предыдущих поколений без его отрицания.

Приведу один личный пример. В 1985 г. в издательстве «Наука» вышла моя книга «История и историки в США», которая, на мой взгляд, объективно рассказывала о роли истории как науки и учебной дисциплины в американском обществе (кстати, так она была оценена и в рецензии в «Американском историческом обозрении»). Это было время жёсткой советской цензуры, но в тексте книги, как и во всех других моих научных работах, никогда не было выражений типа «буржуазные фальсификаторы истории», которые были обязательными для многих, кто писал о зарубежной историографии в то время. Поэтому есть некоторая несправедливость наблюдать молодых коллег, не написавших ещё ни одной книги и даже ещё не родившихся в 1985 году, которые подписываются под текстом поучительно-осуждающей «Петиции итальянских историков в защиту свободы исторических исследований в России» от 13 декабря 2009 г. против её «душителей» Путина, Медведева, и заодно — Тишкова. При этом никаких реальных оснований, кроме фантомных страхов и намерения унизить Россию, не существует. Отделение историко-филологических наук РАН, где в 17 научно-исследовательских институтах работает несколько тысяч наиболее квалифицированных российских историков, никаких административных функций не осуществляет, кроме координации работ и помощи тем историкам и отдельным научным группам, которые иногда могут страдать от излишнего администрирования руководителей институтов.

Внутрицеховые отношения, место и роль историков в обществе, этика взаимоотношений между национальными школами составляют вопросы, которые следует обсудить на встрече. В этом главная задача нашего круглого стола, и я благодарен французским коллегам за нашу совместную инициативу.

1. Институциональный аспект

Демократизация общества, отмена цензуры, открытие архивов и вместе с этим своего рода «открытие прошлого», особенно недавнего советского прошлого, вызвали взрывной интерес к истории у профессиональных исследователей, среди деятелей культуры, масс-медиа и рядовых граждан. Это в целом позитивный процесс. За последние 20 лет по истории издано первоисточников, переиздано серьёзных и переведено иностранных трудов, написано академических монографий и публицистических сочинений больше, чем за предыдущие полвека. Особенно это касается российской истории, в том числе истории краёв, мест, этнических групп, церкви, эмиграции и т.д. В стране родилось новое краеведение как особое направление исторических занятий просветительского и патриотического направлений. Появились разнообразные, в том числе частные источники поддержки исторической науки, профильных музеев, телепрограмм, генеалогических разработок. Только по линии РГНФ ежегодно получают поддержку сотни исследовательских, экспедиционных, издательских проектов на общую сумму более 300 миллионов рублей. Заметно выросло число профессиональных историков и научных центров, особенно в системе университетов. Открытой и разнообразной стала сфера международных научных контактов. По многим параметрам последние два десятилетия могут считаться наиболее плодотворными для российской исторической науки.

Однако нужно сказать о рисках и о проблемах. Во-первых, это слабая самоорганизованность профессионального цеха российских историков. Историки, пожалуй, единственные среди российских обществоведов не имеют национальной профессиональной ассоциации, не проводят регулярных научных съездов, которые всегда есть смотр научных достижений, площадка для дискуссий и для передачи межпоколенческого опыта, а также важный барьер на пути лженауки. Возможно, что Франция здесь не пример, но опыт Американской исторической ассоциации с её регулярными многотысячными собраниями профессионалов может быть поучительным для таких больших национальных школ, как российская. Российские историки не имеют национального научного журнала общего профиля, который можно было считать авторитетной трибуной для изложения и обсуждения научных результатов или для критики. Хотя в последние годы появилось несколько хороших журналов обществоведческого профиля, которые публикуют статьи историков, особенно молодых и талантливых авторов. Отмечу, что и число получателей учёных степеней по исторической науке выросло за последние 20 лет десятикратно, хотя, к нашей общей ответственности, часть диссертационных текстов и дипломов являются купленными суррогатами или результатом протекционизма.

В целом корпоративная идентичность отечественных историков находится в плохом состоянии. Серьёзен не столько теоретико-методологический раскол (плюрализм и многоголосие — норма научной жизни), сколько жёсткая нетерпимость представителей разных групп и межпоколенческий раскол, вызванный почти закрытой возможностью карьерного продвижения для историков молодого и даже среднего поколения, желающих, например, возглавить кафедры, научные отделы и центры, журналы, институты. Представители старшего поколения и сторонники старых версий зачастую излишне болезненно воспринимают процесс пересмотра исторических версий как некое отрицание их собственно прожитой жизни. Опыт Франции и других стран мог бы помочь российским историкам решать проблемы моральности ревизии.

2. Проблема исторического предпринимательства и любительства

Вторая проблема в том, что при сегодняшней материальной и внеоценочной возможности напечатать любой текст в обществе создаётся впечатление, что все желающие могут заниматься историей и считать себя историками. Существует впечатление, что историописание — это не особое профессиональное ремесло, которому нужно обучаться, а вариант любительского занятия (как путешествия, охота или рыбалка) или это вариант телевизионно-книжной коммерции, а иногда просто заказной, политизированной лжеисторической мифологии. В России появились в большом количестве авторы, центры, журналы и даже фонды, которые выбрали историю своей профильной деятельностью. Некоторые из этих центров, фондов и издательств (например, РОССПЭН) доказали свой профессионализм. Но в целом исторической науке противостоит предпринимательство на истории и историческое любительство. Это явление давнее, и оно имеется во многих странах, но в Росси проекты типа «новая хронология» Фоменко стали настоящим бизнесом и общенациональным явлением. Этнонационалистическая и расистская литература на основе, якобы, исторических данных также представляет серьёзную проблему для учёных и для общества в целом.

Обе стороны, профессионалы и предприниматели-любители, пока не нашли между собой механизмы взаимодействия. Серьёзные исследователи чаще всего не хотят связываться с шарлатанами, с апологетами этнонационалистических и расистских трактовок, с теми, кто вдруг разом решил перевернуть все представления о прошлом, в том числе в области отечественной истории. Среди лжеисториков или непризнанных ниспровергателей в отношении профессионалов стали употребляться пренебрежительные термины «традиционные историки», «кучка ретроградов», «старые догматики», которые, якобы, ничего не знают и не хотят признавать новое. Съездил писатель-сатирик на один день в Аркаим, по его словам, «написал по этой теме три статьи» и после этого многократно на миллионную аудиторию доказывает бредовую версию рождения белой расы от славян на территории нашей страны. Поэтому проблемы охраны профессиональных стандартов и противодействия паранаучности и историческим спекуляциям требует особого обсуждения.

3. История как компонент национальной идентичности

Серьёзная проблема в сфере исторического знания в России связана с распадом СССР и появлением не только новых государств, но и 15 новых национальных нарративов, своего рода официальных версий прошлого каждой страны. Прошлое составляет необходимый компонент национального самосознания. Это есть преимущественная собственность и ответственность страны и её народа за так называемую национальную историю. Не могут российские историки быть создателями национальных версий германской или французской истории, и наоборот. Напомню, что комиссии по поводу 200-летних юбилеев Американской и Французской революций с участием историков создавались, соответственно, в США и Франции, а не в России, хотя в те годы советские историки также готовили юбилейные издания. На XIII конгрессе историков в Сан-Франциско в 1975 г. я и мои коллеги участвовали в обсуждении темы о роли революций в истории.

В мировой историографии имеются и «внешние» разработки национальных нарративов. Даже могут быть своего рода заказы на такую работу. Особенно, если собственные научные школы недостаточно сильны или испытывают концептуальный вакуум. Франция, кстати, в отношении собственного «национального нарратива» демонстрирует сверхдостаточность и даже своего рода интеллектуальный изоляционизм. Переведённых и изданных работ российских авторов во Франции по французской истории гораздо меньше, чем изданных в России французских авторов по российской истории.

Итак, каждая страна при разнообразии научных и бытовых представлений о прошлом стремится к общеразделяемой исторической версии собственного народа-страны. Этот базовый консенсус, если его удаётся достичь, составляет основу формирования национальной идентичности (самосознания). Историческая версия обеспечивает веру в преемственность общности и государства, стимулирует гражданскую солидарность, укрепляет легитимность самого государства, помогает обосновывать его достоинства и отличительную привлекательность для внешнего мира. В конструировании такой версии используются как достижения и победы, так и исторические драмы и несправедливости. Как правило, национальные истории строятся на основе симбиоза изоляционизма, предпочтительной представленности доминирующей культурной традиции и её носителей, на основе удревления исторических корней, непрерывности культурной традиции и государственности. С этой проблемой историки давно знакомы, но есть некоторые новые моменты.

Во-первых, ослабевает влияние самой концепции мышления в национально-государственных категориях, наблюдается разочарование в общем «авторитетном прошлом», «официальной истории», обозначается кризис коллективных форм идентификации и исторических метанарративов, происходит трансформация классической модели «национальной памяти». Это большой вопрос исторической эпистемологии.

В постсоветских странах к этой проблеме добавляется терминологический разнобой по поводу самого понятия «национальное». С советских времён в исторических учебниках излагается история центра как своего рода русская история и отдельным разделом «история народов и государств на территории СССР» или история этнической периферии. Проблема интегративной версии и представленности разных групп и традиций в большом российском нарративе до сих пор не решена. Для создания полнокровной и открытой версии истории России это имеет особое значение. При наличии серьёзных наработок по части истории отдельных групп и регионов эти проблемы можно решить через более адекватные учебные тексты и через хорошо подготовленные популярные презентации (ТВ, музеи и прочее). Трансляция документальных фильмов BBC по истории, некоторые наши сериалы, исторический канал на 5 канале СПб, тема истории радио «Эхо Москвы» показывают, как это можно делать.

Более серьёзной проблемой историописания представляется вариант национальных версий истории на основе игнорирования общего прошлого с другими народами. При такой версии может показаться, что православный храм в центре Хельсинки свалился с неба, если, например, в национальной исторической версии игнорируется период пребывания Финляндии в составе Российской империи. Ясно, что единой версии прошлого для 15 государств уже не будет, но это не означает, что политикам нужно вычёркивать общую историю, а историкам — отказываться от её совместной разработки или от сотрудничества друг с другом.

Самое худшее — это конструирование национальных версий прошлого на основе создания враждебного образа других народов и государств или на основе коллективной травмы, ответственность за которую возлагается исключительно на внешние силы. Советская эпоха оставила много таких травм, но не меньше и достижений. Всё это есть наша общая история и наша общая ответственность. Правопреемственность России по отношению к внешним долгам, посольской собственности или международным соглашениям не означает, что, например, мои пострадавшие от сталинизма уральские родственники и я как их потомок несём ответственность за жестокие ошибки или преступления советской верхушки, состоявшей, в том числе, и из выходцев из Грузии и Украины. Проблема исторической ответственности требует нового обсуждения. Как, кстати, и проблема «исправления исторических несправедливостей», которая часто решается путём совершения новых несправедливостей.

4. Пределы домена историков и возможности власти

Коллингвуд считал, что никакой результат в истории не является окончательным, что свидетельство меняется «с каждым изменением исторического метода», что «принципы, которыми это свидетельство интерпретируется, также меняются» и что, следовательно, «каждое новое поколение должно переписывать историю его собственным способом». Меняются не только метод и принципы интерпретации, но и социальная среда, интересы и устремления людей, социальных групп, политиков, интеллектуалов. Тем самым, каждое поколение желает видеть или находить в истории то, что наиболее значимо для него в сегодняшнем дне. Эта потребность всегда меняется в случае смены общественного устройства и политико-идеологического режима.

Мы знаем, что бывают ситуации, когда исторические катаклизмы уничтожают целое государство вмести с его национальным нарративом прошлого. Такое случилось с версией истории СССР, создаваемой несколькими поколениями, в том числе и ныне живущих историков. На место приходят своего рода «нулевые поколения» — новые граждане новых государств, которые или пытаются продолжить старый «большой нарратив», или начинают с отрицания предшествовавшей версии истории, или же обращение идёт к древней, наиболее мифологизированной части прошлого в попытке выстроить легитимную преемственность и опору современной идентичности, как бы пропуская недавнее прошлое. Такое происходит среди российских историков и историков других стран бывшего СССР. Какая позиция наиболее приемлема в ситуации казалось бы безнадёжного релятивизма и субъективности? Во-первых, неправильно считать, что каждое поколение начинает с чистого листа и каждому поколению выдаётся своего рода карт-бланш на собственный способ историописания и на отрицание накопленного предшественниками знания. Это условие распространяется на всех, участвующих в историописании. При всей неудовлетворённости статус-кво энтузиастами радикальных ревизий, тем не менее, существуют профессиональные проверочные нормы, и сохраняется способность оценивать компетентность историков, которые предохраняют от разрушения само здание профессиональных исторических знаний.

В моменты смены парадигм и радикальных ревизий аргументы и обоснования, т.е. сама историческая эпистемология, выходят на первый план в профессиональном сообществе и делают, тем самым, возможным диалог между сторонниками разных версий. Именно здесь история, как пишет А.Мегилл, «должна быть не только (в некоторых её аспектах) эстетической практикой, но также и научной дисциплиной, т.е. организованным получением знаний теми коллективами, которые разделяют принципы и практику точного, методического и непрерывного конструирования, деконструкции и реконструирования исторического прошлого» (А.Макгилл. Историческая эпистемология. М., 2007. С. 197).

И здесь я задаю один из старых вопросов: Каковы условия приближения к истине и интеграции нового знания в существующий корпус достоверных знаний? Каковы условия сохранения исторического знания от внедисциплинарных воздействий политиков, идеологов, намеренных шарлатанов и поверхностных энтузиастов? Ясно, что каждое новое поколение будет открывать в истории те её стороны, которые наиболее значимы для его сегодняшнего существования и восприятия мира, и каждое новое государство будет выстраивать собственную непрерывную историческую версию. Главное, чтобы эти версии имели в основе профессиональное историческое знание и не были заточены на создание образа врага и на разжигание межгрупповой и межгосударственной вражды. По этому вопросу среди историков разных стран возможны договорённости. Даже в худые времена холодной войны в 1970-е гг. действовала советско-американская комиссия историков по устранению из учебников идеологизированных и необоснованных оценок и фактов истории одной страны в учебниках другой страны. В моём архиве сохранился текст совместного заключительного доклада, который не был, к сожалению, опубликован, но использовался профессионалами.

В национальных историях и в мировой истории есть морально-ценностные моменты и трактовки прошлого, которые имеют особое общественно-политическое и эмоционально-нравственное значение для той или иной страны, этнической, религиозной или расовой общности и даже для населения целого континента. При разнообразии мнений и дебатов среди учёных на уровне массового потребления исторического знания существуют определённые ограничители и сдерживающие факторы публичных интерпретаций. Профессиональные историки не могут считать себя исключительными владельцами знания прошлого без учёта общественных настроений, символических ценностей, группового достоинства, интересов формирования национального самосознания или идентичности.

Для меня, как учёного-историка, нет непререкаемых постулатов. Но своим опытом и гражданским чувством я понимаю, что нельзя исторически необоснованными фактами подвергать тотальной ревизии, а тем более оправдывать колониализм, расизм, нацизм, терроризм, ксенофобию, а также исторические трагедии, как Холокост, сталинские репрессии, погромы китайских хунвэйбинов, полпотовский или руандийский геноциды. В 2010 г. — году 65-й годовщины победы над гитлеровской Германией — особо нуждаются в защите со стороны историков такие явления и факты, как правое дело антигитлеровской коалиции, гуманистическая деятельность отдельных лиц, организаций, движений и стран в годы Второй мировой войны. Но только где пределы политико-правового вмешательства и что составляет исключительный домен самих историков-профессионалов? Как по этим вопросам должны взаимодействовать историки разных стран между собой?