Р О С С И Я В X X В Е К Е
В.А.НЕВЕЖИН
ЦЕРЕМОНИАЛ И ЭТИКЕТ БОЛЬШИХ КРЕМЛЁВСКИХ ПРИЁМОВ 1930-х — 1940-х гг.
|
В обществе не утихает полемика о роли Сталина в истории страны. Вслед за политизацией и, как следствие, радикализацией оценок часто уходит в тень собственно история, а научный подход нередко подменяется воинствующей публицистикой. Но чтобы «за деревьями увидеть лес», надо сменить фокус, попытаться охватить взглядом пусть кажущиеся не слишком важными детали вокруг: ведь полную картину можно составить, лишь собрав воедино как крупные, так и мелкие её составляющие. Историк Владимир Александрович Невежин окончил Московский Историко-архивный институт. Возможно поэтому, он так бережно относится к фактам, столь пристальное внимание уделяет документам: разыскивает, исследует, сопоставляет, вводит в научный оборот. Тем самым, пытается оставаться в своей исследовательской работе на позициях науки.
Одной из тем В.Невежина в последние годы стало изучение такого необычного (особенно в контексте личности Сталина) аспекта, как застолье «вождя народов». И в узком кругу, и в самой масштабной его ипостаси — приёмах в Кремле. Уже опубликованы несколько статей, а также монография «Застольные речи Сталина» (М. — СПб., 2003). Эта сторона жизни руководителей страны до сих пор продолжает оставаться не очень известной не только широкой публике, но и специалистам. А, как точно отмечено В.А.Невежиным в его готовящейся к печати новой книге, коллективное застолье можно рассматривать как «моделирующую структуру, отражающую значимые черты политического сообщества».
Речь идёт о выходящей в издательстве «Новый Хронограф» монография д.и.н. В.А.Невежина «Застолья Иосифа Сталина. Книга первая. Большие кремлёвские приёмы 1930-х — 1940-х гг.».
Объектом исследования явились 47 однотипных событий — торжественных приёмов (банкетов), проходивших в Кремле в 1935 — 1941 и в 1945 — 1949 гг. с участием Сталина и его ближайшего окружения.
Основываясь на архивных документах и опубликованных источниках, автор прослеживает процесс зарождения традиции их проведения, даёт представление о топографии событий, уточняет основные поводы, по которым устраивались эти торжественные мероприятия.
Выявлены ролевые функции участников больших кремлевских приёмов, рассматривается вопрос о церемониале их проведения и этикете. Представлен анализ содержания трёх застольных речей Сталина (22 апреля, 5 мая 1941 г. и 24 мая 1945 г.), носивших директивный характер.
В книге делается общий вывод о том, что приёмы 1930-х — 1940-х гг. в Кремле являлись одной из форм общения в советской политической среде. В.А.Невежин относит их к разряду важнейших мероприятий государственного масштаба, сыгравших решающую роль в деле укрепления личной власти Сталина, способствовавших активизации процесса консолидации вокруг вождя политической, военной, экономической и интеллектуальной элиты советского общества. В ходе этих торжественных застолий происходил обмен информацией, для них были характерны интегрирующая и дифференцирующая функции. Большие кремлёвские приёмы Сталина во многом способствовали становлению советского застольного церемониала и этикета.
В приложении к монографии представлены многочисленные, ранее неизвестные документы из фондов РГАЛИ, а также отрывки из дневника журналиста Л.К.Бронтмана. Публикуется составленный автором монографии список 750 участников больших кремлёвских приёмов с краткими биографическими сведениями на каждого из них.
Наш журнал публикует (с небольшими сокращениями) отрывок из 4-й главы («Церемониал и этикет») новой монографии В.А.Невежина.
|
«Театрализация питейного ритуала»
Коллективное застолье рассматривается в исследовательской литературе «как моделирующая структура, отражающая значимые черты политического сообщества». В частности, это находит выражение в «театрализации питейного ритуала». Он выстраивается как текст, разыгрывается, подобно спектаклю. Большие кремлёвские приёмы можно рассматривать в качестве наглядного примера «театрализации питейного ритуала».
Одной из основных составляющих церемониала больших кремлёвских приёмов являлись процесс сбора приглашённых и занятие ими своих гостевых мест. При этом существовала определённая «иерархия места», которую должны были соблюдать гости, представители сталинской элиты, «приобщённые» к публичному застолью. Каждый из них получал именное приглашение на приём в Кремль, в котором указывались: дата банкета, время начала, место проедения (Георгиевский зал или другое парадное кремлёвское помещение), номер гостевого стола и номер места за ним.
По окончании рассадки гости в течение некоторого времени ожидали появления хозяев — Сталина и представителей его «ближнего круга». Но иногда период ожидания слишком затягивался. Например, 5 мая 1939 г. к 17 часам в залах Большого Кремлёвского Дворца собрались приглашенные на банкет участники праздничного первомайского парада — «бойцы, командиры, комиссары и политработники». И лишь в 17.45 появились Сталин и члены Политбюро, после чего началось собственно застолье.
Однако такого рода ожидание лишь подогревало желание гостей поскорее увидеть вождя. Неподдельный восторг охватывал их, когда, наконец, в Георгиевский зал входили члены Политбюро ЦК ВКП (б) и руководители Советского правительства во главе со Сталиным. Об атмосфере, царившей на первом официальном кремлёвском приёме (2 мая 1935 г.), даёт некоторое представление передовая статья газеты «Известия» под характерным заголовком «Железное единство бойцов». Под ней стояли инициалы «Н.Б.» (именно так подписывал свои публикации в советском официозе ответственный редактор газеты Н.И.Бухарин). Заметка была полна восторженных эпитетов в адрес Сталина и его ближайшего окружения. Вот, например, как представил Н.И.Бухарин появление «советского вождя и его соратников»: «И вдруг рукоплескания, которые нарастают, как буря, покрывают всё, переходят в ураган, в гром, в бушующую стихию радости и восторга. Это входят члены Политбюро и союзного правительства во главе со Сталиным, к которому несутся со всех сторон приветственные клики почти двухтысячной массы бойцов».
Выпускник военной академии им. М.В.Фрунзе П.П.Слепцов вспоминал о приёме 4 мая 1935 г.: «После торжественной церемонии выпуска на площади Кремля, после того как мы впервые почувствовали, что классы академии остались позади и мы уже не слушатели, а "академики", в Георгиевском зале за многочисленными столами должна была произойти встреча выпускников всех родов войск. Мы стояли у столов, как бы ожидая команды "вольно". Вернее, мы не были уверены в том, что кто-то подаст эту уставную команду, но в ожидании какого-то приглашения не занимали места, указанные на наших билетах. И вдруг — это было и для меня и всех моих товарищей совсем неожиданно — вошёл товарищ Сталин. Мне казалось, что он совсем рядом, и теперь, когда я хочу вспомнить подробности его появления в зале, я не могу. "Сталин! Сталин! Ура!", — неслось по всему залу. Вся наша выправка, подтянутость, ожидание какой-то команды — всё это исчезло, и мы уже мало чем отличались от огромной восторженной массы, ликующей, радостно приветствующей появление своего вождя. Климент Ефремович Ворошилов аплодировал, вместе с нами восторженно приветствовал товарища Сталина».
А вот цитата из дневниковой записи С.О.Шмидта о банкете 25 июня 1937 г.: «...под гром аплодисментов в зал входят члены Политбюро. Продолжительные овации, крики: "Ура!", "Ура!"...». Можно привести также отрывок из воспоминаний полярного исследователя И.Д.Папанина о застолье в Кремле 17 марта 1938 г.: «И вдруг раздался новый взрыв аплодисментов невиданной силы. Под бурю оваций и крики "ура" в зал вошёл товарищ Сталин и члены Политбюро. Я дрожал от волнения. Радость переполняла моё сердце».
В мемуарах военачальника И.Х.Баграмяна момент появления вождя в начале приёма 24 мая 1945 г. описывается следующим образом: «...вдруг на мгновенье наступила мёртвая тишина, взоры всех присутствующих обратились в сторону, где в окружении других руководителей партии и правительства появился И.В.Сталин. Потом раздалась буря оваций и восторженных возгласов. Сталин наклоном головы ответил на дружные приветствия и тоже начал аплодировать. Потом он жестом пригласил всех к столам».
Таким образом, в Георгиевском зале с самого начала приёма царила восторженная атмосфера, а гости, ещё даже не притронувшись к «горячительным» напиткам, пребывали в приподнятом настроении.
Параллельно сцене в этом парадном помещении стоял стол, за которым размещались члены Политбюро, причём, по воспоминаниям балерины О.В.Лепешинской, «в центре всегда сидел Сталин». Все остальные (гостевые) столы располагались перпендикулярно главному — до самого конца зала.
Артист Е.В.Самойлов следующим образом излагал свои впечатления от увиденного на приёме в честь 70-летия Сталина: «Народу там было видимо-невидимо <...> И столы, столы с двух сторон вдоль стен, накрытые чем только можно. А поперёк зала длинный стол с правительством. Все сидят, как на Тайной вечере, по одну сторону. В центре — Сталин, рядом — Берия».
Относительно количества гостей, размещавшихся за каждым из столов в Георгиевском зале, сохранились различные данные. И.В.Ильинский утверждал: гости рассаживались по четыре человека . С.О. Шмидт свидетельствовал, что гостей было «примерно восемь человек с каждой стороны». Другие участники событий насчитывали по 20 и даже по 32 человека за каждым из гостевых столов. Приведённые свидетельства позволяют предположить, что количество людей за гостевыми столами не на всех больших кремлёвских приёмах было постоянным, а определённым образом варьировалось в зависимости от общего числа участников.
Заняв свои места в президиуме, Сталин, члены Политбюро ЦК ВКП (б) и правительства СССР в начале банкета иногда приглашали сесть рядом с собой «героев дня» (или «виновников торжества»). Так, 13 августа 1936 г. и 26 июля 1937 г. на кремлёвских застольях руководители большевистской партии и Советского правительства соседствовали с Героями Советского Союза, участниками сверхдальних авиаперелётов В.П.Чкаловым, Г.Ф.Байдуковым и А.В.Беляковым.
В начале банкета 25 июня 1937 г. О.Ю.Шмидт оказался в президиуме «между Сталиным и Молотовым». За главный стол были приглашены также заместитель начальника Главсевморпути Н.М.Янсон и отличившиеся при высадке «папанинцев» на льдину лётчики М.В.Водопьянов, В.С.Молоков, А.Д.Алексеев и П.Г.Головин.
27 октября 1938 г. участницы сверхдальнего авиаперелёта В.В.Гризодубова, П.Д.Осипенко и М.М.Раскова, в честь которых было устроено застолье в Грановитой палате Кремля, сидели в президиуме вместе со Сталиным и его соратниками. Согласно газетному отчёту о приёме 23 мая 1939 г., руководители большевистской партии и Советского правительства поздоровались с «героями дня» — летчиками В.К.Коккинаки и М.Х.Гордиенко, а затем отважный экипаж занял место за одним столом с хозяевами.
Традиция приглашения хозяевами «виновников» торжества и «героев дня» за стол президиума сохранилась и в послевоенный период. Так было, например, на банкете в честь командующих войсками Красной армии 24 мая 1945 г. и на приёме 30 июня 1945 г., посвящённом юбилею Академии Наук.
На кремлёвском застолье в честь 70-летия Сталина (22 декабря 1949 г.), где «виновником торжества» являлся сам вождь, рядом с ним и его соратниками сидели лидеры союзных СССР стран — Китая, Болгарии Венгрии, ГДР, Польши, Румынии, Чехословакии, а также руководители коммунистических партий Австрии, Испании, Италии и Финляндии.
Вслед за рассадкой хозяев и гостей в Георгиевском зале начиналась, без сомнения, самая приятная для всех его участников часть большого приёма — собственно застолье, сопровождавшееся тостами. Тосты относятся к разряду устоявшихся, оформленных застольных жанров, «в которых сложившиеся репутации прилюдно обнародуются и проходят сквозь фильтр общественного мнения». Они как бы задают временную структуру застолья, которая, в свою очередь, «служит проекцией микросоциальной структуры сообщества». Тост является своеобразным средством реализации ценностных доминант русского застолья. Как правило (и подтверждением этого являются церемониалы больших кремлёвских приёмов Сталина), русские тосты многочисленны, разнообразны. Среди них выделяются: вступительные, пригласительные, благодарственные, ответные и т.п. Одним из значимых элементов застольной системы ценностей является выражение оценочного отношения к сотрапезнику.
Именно с таким, оценочным тостом, и обратился, например, К.Е.Ворошилов к присутствующим на банкете в Кремле 2 мая 1935 г., предложив выпить «за того, кто объединил великую трудовую страну, под руководством кого идут миллионы трудящихся земли, кто, как мудрый кормчий, стоит во главе всемирно-исторического дела социализма». Поскольку Ворошилов явно имел в виду Сталина, его первая здравица вызвала бурную положительную реакцию. Все сидевшие в Георгиевском зале, если верить описанию Н.И.Бухарина, в едином порыве поднялись с места и, точно электрический ток пронизал все души: «...снова бушует горячий океан любви и гордости, верности и преданности, омывающий своими волнами фигуру славного победоносного полководца работников нового мира».
Следует особо подчеркнуть, что Сталин на больших кремлёвских приёмах не только не выступал первым, но и никогда не исполнял функции тамады. Эту почётную роль выполняли в предвоенный и в послевоенный периоды несколько представителей «ближнего круга». Однако несомненными лидерами в данном случае можно считать по 11 раз ведавших столом на банкетах в Кремле В.М.Молотова и К.Е.Ворошилова.
Как представляется, Ворошилов более успешно справлялся с ролью тамады. Чаще всего ему удавалось совмещать в своей речи импровизированные обращения к гостям с призывами поддержать очередную здравицу и рутинные, официальные тосты. Вот какое впечатление произвёл Народный комиссар обороны СССР на С.О.Шмидта на приёме 25 июня 1937 г.: «Он выглядел крепышом, говорил с живостью и незамысловато, согласно клише тех годов, но о том, что [академик — В.Н.] Шмидт — "блестящий человек", искренно и темпераментно <...> Смеялся он громко, зазывающе». С.О.Шмидт предполагал, что имелся зафиксированный на бумаге порядок тостов, поскольку перед каждой очередной здравицей тамада К.Е.Ворошилов «надевал роговые очки и что-то читал».
Официальные газетные отчёты, к сожалению, не дают полного представления о К.Е.Ворошилове как о тамаде. С целью восполнить данный пробел приведём отрывки из стенографической записи приёма участников первомайского парада (2 мая 1936 г.):
«Тов. Ворошилов. Товарищи, по древнему советскому обычаю предлагается наполнить бокалы <...> Прошу обратить внимание на ваши бокалы и, если они пусты, немедленно наполнить их, а прежде проследите, чтобы ни у кого не оставалось наполненного прежде <...>
Товарищи, я не сомневаюсь в вашей бдительности вообще, в данном же случае проверка необходима. Как у вас с бокалами дело обстоит? (Тов. Сталин говорит, что они [участники первомайского парада — В.Н.] сегодня обязаны пить. Обязаны) <...>.
Товарищи, как у вас дело обстоит не с бокалами, а бутылками? Если у всех в этом отношении дело обстоит благополучно, обратите внимание на бокалы, если же у кого бутылок не хватает, следует обратиться к виночерпиям. Большевики должны быть инициативными везде и постоянно <...>.
Товарищи, если вы ударники, то ваши бокалы должны быть полны, а если у кого они ещё стоят наполненными, надо немедленно ликвидировать этот прорыв <...>.
По-прежнему вынужден надоедать вам своим вниманием относительно бокалов, бутылок и иных прочих вещей материального порядка…».
Нелишне подчеркнуть, что в газетном отчёте об упомянутом приёме шутливые импровизации Ворошилова на тему «большевистской бдительности» в отношении не заполненных вином бокалов, «инициативы» по их опустошению и т.д. и т.п. оказались купированными.
Как тамада В.М.Молотов, в определённой степени, качественно уступал К.Е.Ворошилову. Во многом оба различались по складу характера. По мнению А.М.Коллонтай, К.Е.Ворошилов не стал «сановником», не боялся «уронить достоинство», а поэтому был «прост и искренен». Она дала ближайшему сталинскому соратнику следующую характеристику: «Всегда жизнерадостный Ворошилов, вносивший живое веселье в любой коллектив, за столом или после собраний…».
Что касается В.М.Молотова, то у адмирала Н.Г.Кузнецова сложилось о нём однозначное впечатление: «По характеру сухой, редко улыбающийся и угрюмый человек, он даже при просмотре какой-нибудь кинокомедии в присутствии Сталина и гостей был официален и не допускал никаких "вольностей"».
Аналогичным образом описывал своего «шефа» проработавший 10 лет под его началом В.И.Ерофеев: «Вообще, В.М. был по натуре человеком сухим, жёстким, желчным, часто занудным. Шуток не любил и не понимал, а его редкие собственные попытки пошутить выглядели натужными, искусственными». Не случайно поэтому, тосты Молотова, которые он произносил на кремлёвских приёмах, как правило, не отличались остроумием, были официальными и однообразно-скучными.
Когда большой кремлёвский приём устраивался в честь участников республиканских декад искусства, роль тамады брал на себя действующий либо исполнявший обязанности Председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР — П.М.Керженцев, А.И.Назаров, М.Б.Храпченко. Храпченко также являлся распорядителем стола на приёме участников показа театрального и музыкального искусства Ленинграда (29 мая 1940 г.).
В одном случае (во время банкета 27 октября 1937 г., когда чествовали представителей подотчётного ему Народного комиссариата тяжёлой промышленности СССР) Л.М.Каганович вместе с В.М.Молотовым объявлял последовательность тостов. А в ходе кремлёвского застолья 30 июля 1935 г. находившегося в отпуске В.М.Молотова «сменил» Каганович, самостоятельно выступавший в роли тамады.
Два раза тамадой на больших кремлёвских приёмах становился Народный Комиссар обороны СССР С.К.Тимошенко, по одному разу — Г.К.Орджоникидзе, А.А.Жданов, С.М.Будённый, С.В.Кафтанов (Председатель Всесоюзного комитета по делам высшей школы при СНК СССР), Н.М.Шверник .
Порой вести стол приходилось кому-либо из «виновников торжества». Так, на банкете в честь «папанинцев» вначале тосты провозглашал Молотов. Затем он предложил быть тамадой академику О.Ю.Шмидту.
Во время больших кремлёвских приёмов обыкновенно велись непринужденные разговоры за главным столом. Сидевшие в президиуме Сталин и члены Политбюро, по свидетельству С.О.Шмидта, как ни в чём ни бывало «разговаривали со своими соседями». В ходе банкета 25 июня 1937 г., увлёкшись беседой с В.М.Молотовым, академик О.Ю.Шмидт даже не отреагировал на то, что Сталин касался его плеча, настойчиво желая обратить на себя внимание. Как позднее разъяснял своему сыну известный полярный исследователь, глава Советского правительства назвал в ходе импровизированной застольной беседы в Кремле имена тех партийных и государственных функционеров высшего звена, которые были арестованы как «враги народа».
И.Д.Папанин подробно изложил в мемуарах содержание своего диалога с вождём, который происходил за столом президиума во время кремлёвского застолья 17 марта 1938 г. Суть его состояла в том, что несмотря на все трудности, «папанинцы» выполнили с честью возложенную на них исследовательскую работу на Северном полюсе, а Сталин внимательно следил за экспедицией и переживал за её членов. Узнав, что в Георгиевском зале находится отец И.Д.Папанина, вождь «тоже пригласил его к столу президиума и очень ласково встретил». А на приёме 5 мая 1939 г. Сталин усадил рядом с собой лётчика А.К.Серова и долго беседовал с ним.
Порой, во время больших кремлёвских приёмов при непосредственных контактах со Сталиным и его ближайшими соратниками приглашённые получали возможность разрешить текущие вопросы своей практической деятельности. Так, А.Г.Стаханов, имевший «кое-какие дела по депутатской линии» к Молотову, в начале банкета 17 мая 1938 г. написал записку с просьбой обсудить их. Через несколько минут Стаханов был приглашён к столу президиума. В.М.Молотов усадил его рядом с собой, спросил, какая у него просьба, и, выслушав суть вопроса, обещал помочь.
По утверждению современника событий Ю.Б.Елагина, присутствие в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца общительных, нарядно одетых, красивых артистов а, в особенности, привлекательных актрис, в какой-то степени сглаживало «натянутость и напряжённость обстановки, для каковых было, конечно, достаточно причин». Одна из таких причин — наличие на приёмах сотрудников органов НКВД, которые осуществляли охрану. Практически все участники банкетов единодушно отмечали, что чекисты не только проверяли их документы у кремлёвских ворот, но и неизменно присутствовали среди приглашённых в Георгиевском зале.
Чекистов в Георгиевском зале во время приёмов было предостаточно, и они бдительно несли свою службу. Руководитель Ансамбля народного танца СССР И.А.Моисеев, который с 1938 г. регулярно приглашался на банкеты в Кремль, утверждал, что вместе с гостями за каждым столом сидело по два охранника. По свидетельству С.О.Шмидта, на приёме в честь «папанинцев» в зале «двигались или стояли крепкие мужчины, кажется, в белых кителях с золотыми пуговицами». Они подавали угощение и строго следили за порядком. Если кто-либо из гостей за столом «принимал лишнего» и начинал говорить чересчур громко, эти «крепкие мужчины» тут же выводили «нарушителя спокойствия» из зала.
Солистка Ансамбля песни и пляски при клубе НКВД им. Ф.Э.Дзержинского Н.В.Алексеева по окончании праздничного концерта обратила внимание на то, что в Георгиевском зале было очень много сотрудников охраны в штатском. Вначале эти люди «помогали гостям занять места за столами, потом присматривали за порядком». Наконец, выпускник Ленинградской военной академии электротехнической академии им. С.М.Будённого Э.Муратов свидетельствовал, что несмотря на большое количество гостевых столов в этом парадном помещении, по торцам каждого стола «сидели командиры НКВД».
Сотрудники НКВД, присутствовавшие на сталинских застольях, выполняли и другую, весьма деликатную функцию. Выпускник Военной академии им. М.В.Фрунзе Н.Г.Лященко вспоминал, что на приёме 5 мая 1941 г. , помимо военных, присутствовали «люди в гражданском», которые не пили спиртного, «а только немного ели и в основном слушали», о чём говорят соседи.
Приглашённые на банкет имели право двигаться в сторону от президиума как угодно, но малейшее движение в сторону главного стола немедленно пресекалось охраной[51]. Помимо этого, в Георгиевском зале у каждой двери стоял охранник, а окна были закрыты портьерами. Никому не разрешалось подходить близко к Сталину в ходе застолья, а по его окончании охрана сопровождала гостей на выход. При этом, проходить мимо «главного стола», т.е. стола президиума, категорически запрещалось.
На приёмах в Кремле имело место и прямое общение Сталина и членов Политбюро ЦК ВКП (б) с «виновниками торжества», когда, в нарушение установившегося порядка, последним предоставлялась возможность свободно двигаться в сторону президиума, минуя охрану.
В начале банкета 25 июня 1937 г. участники перелёта на Северный полюс, согласно воспоминаниям В.С.Молокова, устроились было в сторонке, однако к ним подошли «два товарища и сказали, что командиров кораблей просят пересесть за правительственный стол». После тоста К.Е.Ворошилова все лётчики, оказавшиеся в президиуме, встали и поочередно начали чокаться с членами Советского правительства и со Сталиным.
На этом же приёме, после оглашения указа о присвоении званий Героев Советского Союза участникам полярной экспедиции, каждый из них, услышав свою фамилию, должен был подойти с рюмкой в руке к членам правительства. Когда один из «виновников торжества», М.И.Шевелёв, тридцатидвухлетний авиационный командир «мальчишеского вида», приблизился к главному столу, к нему обратился тамада К.Е.Ворошилов, удивившийся молодому возрасту лётчика. Растерявшийся Шевелёв воспринял это как своеобразный упрёк в свой адрес, однако быстро нашёлся. Он заявил в ответ на реплику Ворошилова: «Товарищ народный комиссар, это пройдёт!». Остроумный ответ вызвал адекватную реакцию Ворошилова и Сталина, которые начали смеяться. Их примеру последовали все находившиеся в зале. Однако вначале большинство гостей не могли понять, что же происходит. И лишь когда смех затих, к Шевелёву стали подходить другие участники застолья с рюмками и чокаться.
Описанные выше случаи вполне соответствовали церемониалу больших кремлёвских приёмов, ибо преодоление незримой «полосы отчуждения», существовавшей между столом президиума и гостевыми столами и бдительно оберегавшейся охраной, происходило здесь по инициативе хозяев (самого Сталина и его ближайшего окружения). Однако имели место и случаи иного рода, когда инициативу проявлял и пытался приблизиться к тому месту, где находились хозяева банкета, кто-либо из гостей, находившихся в Георгиевском зале.
Подобного рода «казусы и инциденты» были отнюдь не единичными. Одно из наиболее ярких доказательств этого — импровизированные диалоги между Сталиным и лётчиком В.П.Чкаловым. Первый такой диалог имел место на банкете в честь депутатов Верховного Совета СССР 20 января 1938 г., где вождь выступил с застольной речью. Стенограф А.А.Хатунцев зафиксировал следующее сталинское признание: «Всё что угодно, могу пойти на любые уступки, но чтобы наших лётчиков обижали, этого я не могу допустить». Далее, судя по стенограмме, под бурные аплодисменты присутствующих вождь провозгласил: «За наших соколов, за лётчиков, за людей, которые первыми должны принять удар в случае войны и которые последними отступят! За наших лётчиков, за то, чтобы все мы их любили, чтобы мы о них заботились».
И тут совершенно неожиданно сталинская застольная речь была прервана репликой В.П.Чкалова. Он взял на себя смелость заявить от имени всех лётчиков: «Мы никогда ни перед кем не отступим!». Вероятно, подобный кураж казался Чкалову вполне обоснованным и допустимым. Ведь к этому времени его популярность достигла небывалого размаха. Чкалов неоднократно лично встречался с вождём, причём не только в его рабочем кабинете, но и на больших кремлёвских приёмах.
Самому Сталину, естественно, вряд ли могло понравиться, что его застольная речь была прервана. Но поначалу он никак не выказал своего недовольства. Вождь лишь счёл необходимым несколько скорректировать реплику неожиданного оппонента: «Чкалов ошибается», — заметил Сталин. Далее последовало сталинское наставление, суть которого сводилась к следующему. Как учил Ленин, армия, которая способна лишь наступать, а не умеет организовать отступление, обречена на поражение. Подчеркнув, что авиация занимает в Вооружённых Силах исключительное место, вождь предложил всем присутствующим выпить за лётчиков, «которые идут в наступление первыми и которые, в случае необходимости, отступают последними!». Обратившись после этого уже к В.П.Чкалову, Сталин выразил уверенность: «...мы друг друга поняли».
Аналогичный импровизированный диалог между Сталиным и В.П.Чкаловым возник на приёме 17 марта 1938 г. Его невольными свидетелями опять оказались сотни гостей, приглашённых на банкет в Георгиевский зал. Помимо стенограммы А.А.Хатунцева, данный казус зафиксирован в дневниковой записи члена редколлегии газеты «Правда» Л.К.Бронтмана от 7 мая 1938 г. Большую ценность представляют воспоминания С.О.Шмидта, который также имел возможность вблизи наблюдать то, что происходило на приёме «папанинцев».
По словам отца одного из «папанинцев», П.П.Ширшова, присутствовавшие на банкете гадали, «выступит товарищ Сталин или нет». Наконец, тамада В.М.Молотов предоставил слово Сталину. «И вот Иосиф Виссарионович придвинул к себе микрофон, — вспоминал в 1940 г. Ширшов-отец. — Он говорил, как всегда не спеша, без всякой витиеватости, чётко и внятно». Вождь начал свою застольную речь с похвалы в адрес Чкалова, назвав его человеком способным и талантливым, «каких мало не только у нас, в СССР, но и во всём мире». Затем Сталин вернулся к «героям дня», участникам папанинской экспедиции на Северный полюс. Он говорил о героизме вообще и о героизме советских людей в частности, который невозможно оценить ни в рублях, ни в иностранной валюте.
Неожиданно вождь вновь вспомнил о В.П.Чкалове: «Я ещё не кончил. Товарищ Чкалов говорит — "готов умереть за Сталина". Замечательно способный человек товарищ Чкалов, талант...». Но не успел вождь завершить свою фразу, в которой давал высокую оценку личных качеств выдающегося лётчика, как сам герой неожиданно поднялся из-за своего стола и направился в сторону президиума. С.О.Шмидт свидетельствовал: «И вдруг эту напряжённую и даже утомляющую размеренность (приёма — В.Н.) нарушил сильно подвыпивший лётчик Чкалов... Он выскочил к столу президиума (выделено мной — В.Н.)...». Появление с бокалом в руке «самого любимого лётчика страны» показалось С.О.Шмидту даже уместным. В.П.Чкалов, по его свидетельству, «чувствовал себя как дома, явно ощущал симпатию самого Сталина, был даже, кажется, в унтах. Могучая, очень широкая фигура его на фоне стола президиума казалась монументально богатырской».
Как и во время приёма 20 января 1938 г., В.П.Чкалов осмелился прервать застольную речь Сталина. Судя по стенограмме А.А.Хатунцева, лётчик безапелляционно заявил: «За Сталина умрём!». Данная реплика зафиксирована и в упомянутой дневниковой записи Л.К.Бронтмана. С этого момента внимание всех присутствующих в Георгиевском зале переключилось на Сталина и на Чкалова. Они с нетерпением ждали, чем всё закончится...
Адекватный ответ вождя на чкаловский некорректный выпад не заставил себя ждать. По свидетельству С.О.Шмидта, Сталин устроил своеобразный мини-спектакль, уже имея прекрасное представление о манере поведения известного лётчика на кремлёвских банкетах. Для начала, он попробовал деликатно урезонить разгорячённого алкоголем В.П.Чкалова: «Я считаю, что оратора перебивать не стоит». Пикантность ситуации заключалась в том, что, как уже отмечалось, Чкалов вновь позволил себе прервать застольную речь вождя, чем и объяснялось мягкое по форме и, вместе с тем, вызвавшее одобрительный смех в зале сталинское замечание в его адрес. Судя по стенограмме А.А.Хатунцева, после этого Сталин продолжил застольное выступление и с иронией заявил следующее:
«Я очень извиняюсь за грубость, меня некоторые вообще считают грубым, — умереть всякий дурак способен (общий смех, аплодисменты). Умереть, конечно, тяжко, но не так уж трудно. Есть же у нас самоубийцы, которые умирают, но далеко не герои.
Я пью за тех, которые хотят жить (горячая овация), жить как можно дольше, за победу нашего дела!».
Аналогичным образом сталинский тост-реплика, последовавший вслед за пафосным восклицанием В.П.Чкалова, изложен в дневнике Л.К. Бронтмана:
«Простите меня за грубое выражение, умереть всякий дурак способен. Умереть, конечно, тяжко, но не так трудно… Я пью за людей, которые хотят жить! Жить, жить как можно дольше, а не умереть».
Однако эта новая здравица, которая по существу шла вразрез с лозунгом Чкалова «Умереть за Сталина!», лишь подзадорила захмелевшего лётчика. Видимо, уже не надеясь лишь на собственную аргументацию, он обратился к присутствовавшим в Георгиевском зале. В стенографической записи А.А.Хатунцева данное обращение В.П.Чкалова выглядит следующим образом: «От имени всех Героев Советского Союза заверяю товарища Сталина, что мы будем так драться, как даже он не знает (Чкалов сзывает всех присутствующих Героев Советского Союза)».
По свидетельству С.О.Шмидта, Чкалов обращался к группе лиц, в основном лётчиков, сидевших за небольшими столиками, в то время как находившиеся в президиуме О.Ю.Шмидт и И.Д.Папанин, так же являвшиеся Героями Советского Союза, «кажется, оставались на своих местах». В какой-то мере данное свидетельство подтверждается дневниковой записью Л.К.Бронтмана:
«Чкалов: От имени всех Героев (Советского Союза — В.Н.) заверяю Сталина, что будем драться за него так, что он даже сам не знает. Водопьянов, Громов, Байдуков, Юмашев, Данилин, Молоков, все герои, сидящие здесь в зале, идите все сюда, идите к Сталину, будем драться за Сталина, за сталинскую эпоху.
(Со всех сторон зала идут герои Советского Союза — богатыри родины и становятся стеной около Сталина. Зал грохочет и неистовствует)».
Итак, В.П.Чкалов во всеуслышание обратился к присутствовавшим в зале лётчикам — Героям Советского Союза, которые дружно приблизились к столу президиума и «стеной стали» рядом со Сталиным (неясно лишь, какова была реакция сталинской охраны на этот неожиданный манёвр).
В ответ на столь некорректный с точки зрения застольного церемониала выпад Чкалова вождь, которого, вероятно, начало раздражать вызывающее поведение пилота, заметил, что ещё не закончил свое выступление. Вслед за этим Сталин произнёс здравицу, которая была встречена аплодисментами присутствующих. В интерпретации А.А.Хатунцева она звучала так: «За здоровье тех героев — старых, средних и молодых — и за здоровье той молодежи, которая нас, стариков, переживут с охотой!». Аналогичным образом излагался данный сталинский тост в дневниковой записи Л.К.Бронтмана: «За здоровье всех героев — старых, средних, молодых, за здоровье той молодежи, которая нас, стариков, переживёт с охотой».
Однако В.П.Чкалов не угомонился. Хрипловатым голосом он провозгласил, что готов отдать жизнь за Сталина, при этом попытался эмоционально обосновать свою мысль, как бы призывая окружающих поддержать его стремление. Естественно, тут же последовали бурные аплодисменты, в восторге гости вскочили с мест.
В стенограмме А.А.Хатунцева по данному поводу отмечено:
«ЧКАЛОВ. Никто из присутствующих здесь не захочет пережить Сталина (возгласы одобрения). Никто от нас Сталина не отнимет, никому не позволим Сталина от нас отнять. Мы можем сказать смело: надо лёгкие отдать, — отдадим лёгкие Сталину, сердце отдать — отдадим сердце Сталину, ногу отдать — ногу отдадим Сталину».
А в дневнике Л.К. Бронтмана данный эпизод изложен так:
«Чкалов: Я прошу слова. От имени присутствующих здесь заявляю: никто не захочет пережить Сталина. Никто не отберёт у нас Сталина! За Сталина мы готовы отдать всё! Сердце надо — отдадим сердце, ноги надо — ноги, руки надо — отдадим руки». Как вспоминал Н.С.Власик, эмоциональный Чкалов, рванув на груди гимнастёрку, обратился к Сталину и воскликнул: «Не только жизнь, сердце моё отдаю вам!».
Конец диалога между вождём и знаменитым лётчиком оказался, как верно подметил С.О.Шмидт, «впечатляющим». Чтобы убедиться в этом, достаточно вновь обратиться к стенограмме А.А.Хатунцева:
«СТАЛИН. Сколько вам лет?
ЧКАЛОВ. Моё сердце здоровее Вашего, и я отдам его Сталину.
СТАЛИН. Сколько Вам всё-таки лет?
ЧКАЛОВ. Тридцать три.
СТАЛИН. Дорогие товарищи большевики, партийные и беспартийные, причём иногда бывает, что непартийные большевики куда лучше партийных! Мне 58 лет, пошёл 59-й. Товарищу Чкалову — тлидцать тли (шумный смех). Так вот, я вам советую, дорогие товарищи, не ставить себе задачу умереть за кого-либо. Это — пустая задача. Особенно за стариков, вроде меня. Самое лучшее — жить и бороться, бороться вовсю во всех областях нашей хозяйственной и политической жизни, в области промышленности, в области сельского хозяйства, в области культуры, в области военной. Не умирать, а жить и разить врагов (бурная овация).
Я пью за тех, которые, конечно, старикам и старушкам известный почёт оказывают, но которые не забывают, что надо идти вперёд от стариков и старушек. За людей, идущих вперёд, за наших храбрых, мужественных, талантливых товарищей! За Чкалова, ему тлидцать тли года! (Смех, шум, аплодисменты)».
Пересказ тоста Сталина А.А.Хатунцевым в основном корреспондирует с тем, что сумел зафиксировать Л.К.Бронтман:
«Сталин: Сколько вам лет?
Чкалов: 33.
Сталин: Дорогие товарищи большевики, партийные и непартийные! К слову сказать, иногда непартийные большевики лучше партийных. Бывает. Мне 58, пошёл 59-й. Тов. Чкалову — 33.
Мой совет, дорогие товарищи, не ставить задачу умирать за кого-нибудь, особенно за старика.
Лучше жить, бороться и жить, бороться во всех областях — промышленности, сельского хозяйства, культуры; не умереть, а жить, жить и разить врагов, жить, чтобы побеждать.
Я пью за тех, кто не забывает идти вперёд за нашу правду, таланты и смелость, за молодых, потому, что в молодых сила, за Чкаловых! (тут, как следует из дневника Л.К.Бронтмана, Сталин сделал паузу, а затем закончил фразу, нарочито картавя — В.Н.) — потому, что ему тлидцать тли года! (овация)».
По всей вероятности, Сталин уже не скрывал раздражения от демонстрируемой В.П.Чкаловым близости к нему и от неудачной попытки лётчика доказать свою преданность уверениями в готовности не только пожертвовать любимому вождю жизненно важные органы, но и умереть за него. Скорее всего, именно поэтому он язвительно поддразнивал Чкалова (например, нарочито картавил, называя возраст героя-лётчика: «тлитцать тли» года). Вполне вероятно, что Сталин, сравнивая свой возраст с возрастом Чкалова (вождь был на 26 лет старше), стремился показать превосходство собственного жизненного опыта над молодой горячностью.
Таким образом, Чкалов, осознавая свое положение всенародного героя и кумира и близость к Сталину, на кремлёвском приёме в честь «папанинцев» вольно или невольно нарушил церемониал: он перебил сталинскую застольную речь, без всякого приглашения «выскочил» к столу президиума; стал «зазывать» за собой других Героев Советского Союза; наконец, попытался фамильярничать с генсеком. В свою очередь, Сталин постарался разрядить ситуацию и восстановить нарушенный порядок застолья. Вначале он предпринял попытку успокоить «не угомонившегося» Чкалова. Но когда эта затея не удалась, то, если верить Л.К.Бронтману, произошло следующее. Сталин вместе с Чкаловым удалился в соседний зал (хотя сам Бронтман этого не видел и ссылался на других очевидцев). Вернувшись, вождь взял слово и сказал: «Чкалов человек способный, талантливый, самородок.., он взял меня в свои секретари. Что ж остается делать — я согласен». В конце приёма Сталин прошёлся вдоль столов, что-то отыскивая. Наконец, заметил бутылку нарзана, приблизился к месту, где сидел Чкалов, «отодвинул в сторону графин с коньяком, поставил перед ним нарзан и сказал: "Пей! "».
В конечном счёте, нарушение известным лётчиком церемониала и этикета кремлёвского застолья не имело для него никаких последствий. Несмотря на то, что В.П.Чкалов дерзнул прервать сталинскую застольную речь, вождь (уже в который раз) отнёсся к этому снисходительно и лишь акцентировал внимание собравшихся на молодом возрасте смельчака, а также указал на его излишнюю горячность.
Таким образом, большие кремлёвские приёмы проходили по определённому сценарию, который постепенно установился во второй половине 1930-х гг. Размещение приглашённых на банкет регламентировалось благодаря вручению каждому из них именного приглашения, в котором точно указывалось время и место. Лишь когда рассадка их за гостевыми столами завершалась, в Георгиевском зале появлялись хозяева — Сталин, члены Политбюро и Советского Правительства.
Стол президиума, за которым сидели Сталин и его соратники, находился в конце зала. Перпендикулярно ему располагались гостевые столы, за которыми, в зависимости от количества приглашённых, располагалось от 4-х до 20-ти и даже 30-ти чел. Помимо «виновников торжества» за гостевыми столами находились и сотрудники НКВД. Последовательность здравиц в ходе самого застолья соблюдалась благодаря тому, что их провозглашал тамада. В этой роли чаще всего выступали К.Е.Ворошилов (в бытность свою Народным комиссаром обороны СССР) и В.М.Молотов.
В ходе банкетов в Кремле имело место прямое общение между хозяевами и гостями, хотя следует подчеркнуть, что в качестве «инициатора» подобного общения могли выступать только Сталин, либо тамада, являвшийся, как правило, одним из представителей сталинского «ближнего круга».
Описанные выше редкие случаи нарушения установленного церемониала больших кремлёвских приёмов представляют особый интерес, поскольку ввиду скудости источниковой базы помогают «реконструировать» основные составные части этого церемониала.
Примечания
|
 |
|
